Наше противостояние с Западом вышло из скрытой, латентной формы и приняло очертания самые что ни на есть зримые. Собственно, противостояние России и Запада – это явление вечное, геополитическое, оно было сколько есть на земле Россия и Запад, но иногда оно тлеет, словно торф под болотистой почвой, а иногда – огонь вырывается на поверхность. И, знаете, при всей тревожности обстановки, испытываешь определённое облегчение: вещи названы своими именами, и не надо больше делать вид, что волк перевоспитался и стал травоядным другом барашка.

«Отечество мысли и воображения»

Опасностей для нашего народа вокруг – немеряно. Включённость наша в мировую экономическую и прежде всего в американскую финансовую систему и следствие этого – деиндустриализация и упадок сельского хозяйства; одновременно и в связи с тем - падение боеспособности армии, кадровый упадок во всех отраслях. Всё это так. Но всё-таки, представляется мне, эти трудности и опасности – поверхностные. Опасности эти велики, но они – внешние по отношению к народному организму. Если приняться за дело всем миром, любые руины можно разгрести и на их месте построить то, что требуется - от заводов и ферм до армии и школы.

Отстраиваться после разрухи нашему народу приходилось. Моя свекровь вспоминает: в конце 44-го девочкой вернулась с родителями в освобождённое от немцев Запорожье из Челябинска, куда вывозили домну с Запорожстали, где отец её работал мастером. Вернулись – на развалины. А через пять лет семья переехала в благоустроенную квартиру. Это при том, что первой восстанавливалась промышленность, а потом уж строилось жильё. Так что внешние разрушения – не такая беда, когда люди действуют дружно и им указан верный путь.

Мне кажется, что у нашего народа есть более серьёзная, менее заметная опасность. Опасность эта – традиционное западничество интеллигенции.

Наше умственное сословие, названное у нас интеллигенцией, очень легко превращается в пятую колонну Запада. Это что-то вроде аутоимунной болезни – когда организм не распознаёт вовсе или ложно распознаёт опасность. Западничество интеллигенции – это болезнь народного духа. И она может сыграть свою разрушительную роль. Да играет уже…

В интернете есть сайт predatel.ru, куда собраны высказывания либерально-креативной публики по текущим событиям. Вот Новодворская солирует: «Сегодня каждый порядочный россиянин должен желать поражения своему Отечеству… Мы всецело на стороне Украины, мы солидарны с её новой демократической властью и уверены, что российская агрессия встретит должный вооружённый отпор». Для людей старшего поколения, помнящих историю КПСС, здесь заметна реминисценция из большевистских прокламаций столетней давности: те тоже желали поражения своему правительству (заметьте: всё-таки правительству, а Новодворская – уж сразу Отечеству, чтоб не мелочиться). Это не удивительно: в большевистской психологии и идеологии был очень силён интеллигентский западнический элемент, поскольку их идеологи интеллигентами и были.

«Так стыдно не было с 68-го года», - подпевает Новодворской Леонид Гозман. Ну да, 68-й год, ввод войск в Чехословакию. Каждый интеллигент обязан стыдиться. А чего именно стыдиться? Того, что наша страна отстояла зону своих интересов, завоёванную кровью, между прочим. А как следовало бы поступить правильно? Вероятно, сдать её геополитическому противнику. НАТО сдать. Что и произошло по прошествии двадцати лет.

«Танк горит на перекрёстке улиц, Хорошо, что этот танк горит», - написал по поводу этих событий бард Городницкий. Вдумаемся: поэт радуется, что горит танк ЕГО страны. Вот это, надо понимать, по вкусу тем, кто ратовал «За нашу и вашу свободу!».

Через сорок с лишком лет этот вроде бы невинный и даже возвышенный лозунг трансформировался в кровожадные фантазии Станислава Белковского: «Пятый флот США наносит тактический ядерный удар. Это делается за две секунды. Черноморский флот исчезает, и в этот момент мозги у всех становятся на место». Тут уж не танк, тут всё вокруг горит. И пускай горит синим пламенем – лишь бы сгорела империя зла, - так рассуждает российский интеллигент.

Они прикормлены? Они закуплены оптом и в розницу? Верно! Западные, американские, главным образом, спецслужбы всегда прикармливали любую антисоветскую, антироссийскую и антигосударственную тусовку; делали это систематически и умело. Настолько умело, что это вызывает невольное уважение к их профессионализму.

Но не надо успокаиваться таким простым объяснением!

Беда в том, что взгляды, способ мышления этой либерально-креативно-антироссийской тусовки – широчайшим образом распространён. Он капиллярно проник в массы.

Отстаивать враждебный твоей стране интерес за деньги – это, конечно, плохо. Но бывает гораздо хуже. Гораздо хуже, когда делают это бескорыстно. Что называется, по любви. И таких тоже очень много – которые по любви. У меня есть хорошая подруга, - вовсе не политик, а учительница иностранных языков, даже и не еврейка. Так вот она всегда так пылко отстаивает позицию Америки и вообще Запад, словно состоит у Госдепа на окладе. При этом у неё и интереса-то особого к политике нет, не говоря уж о знаниях, – она просто привычно повторяет общепринятые в её кругу идеи. Привычные с незапамятных времён. Настолько привычные, что нет никакой причины пересмотреть или передумать их.

Вот в этом мне видится гораздо большая опасность, чем в заполошных воплях Новодворской.  

В этом важнейшая из причин, по которым удалось развалить СССР, и Запад сумел экспортировать общий кризис капитализма в бывшие социалистические страны, в СССР в первую очередь, превратив эти страны в свои полуколонии. Эта операция удалась четверть века назад с дивной лёгкостью, удивившей, говорят, даже ЦРУ, именно по причине традиционного западничества очень значительной части интеллигенции. Для нашей интеллигенции Запад всегда был и остаётся по сию пору «отечеством мысли и воображения» - как выразился какой-то восторженный автор ХVIII века про Францию. А интеллигенция – это сословие, создающее смыслы или, во всяком случае, их транслирующее. Поэтому то, что в голове у интеллигенции – то в голове и у общества. Верно: интеллигенция – не сама по себе, она всегда на службе у кого-то – у феодального князя, у буржуазного денежного мешка, у диктатуры пролетариата или у западных спецслужб. Вот меня и интересует вопрос: как так получилось, что наша интеллигенция – массово прозападная?

«Холопы чужой мысли»

В допетровской Руси профессиональной корпорации интеллектуалов не было. Наша интеллигенция – творение петрово: царь хотел создать образованное, главным образом, технически, сословие для своих преобразовательных нужд. Посылая недорослей учиться навигацким и иным наукам, вообще заставляя дворянских недорослей учиться положительным и полезным наукам - он исполнял своё намерение. Кстати, в этом году можно отметить 300-летие царёва указа об обязательном обучении дворянских недорослей.

Именно в те времена русский образованный человек приучился  смотреть на европейца как на светоч мудрости. Иностранец – это учитель. По определению. Дело усугубилось тем, что дворяне массовым порядком воспитывались гувернёрами и учителями, во множестве наехавшими в Россию «pour etre ouchitel”, как сказано в «Дубровском». Часто в своём отечестве они были конюхами и кондитерами; впрочем были, особенно после Французской революции, и полезные, знающие люди.

История повторилась в начале 90-х годов ХХ века: к нам снова прибыли «светочи». Как им внимали! Кто-то заметил, что много позже было сделано эпохальное открытие: оказывается, и по-английски тоже можно сказать глупость. А вообще «французик из Бордо» - это наша вечная тема и историческое проклятье. У французика разные национальности и профессии, неизменно одно: он учитель и авторитет.

Можно сказать: это оттого, что наша наука и вообще просвещение – заимствованное. Да, исторически это так. Но это ничего не объясняет. В конце концов, на уровне индивидуальной человеческой жизни любое знание, любое образование – заимствованное. Каждый у кого-то чему-то учился. Но потом вышел на свою дорогу, стал думать своей головой, шёл дальше учителя и превосходил его в знаниях и опыте. Обычное дело! То же может и должно быть в жизни коллективной личности – народа. Уже в XIX веке, не говоря о ХХ, мы в просвещении стояли «с веком наравне», тем не менее ощущая себя убогими и второсортными. Мы как-то всегда недооценивали собственную мысль, даже самую способность к собственной мысли: чего, дескать, об этом думать, когда немцы всё равно всё придумали или придумают в ближайшее время?

Русский образованный человек и в XVIII и в XIX веке думал о русской действительности на иностранном языке – притом не столько на языке как таковом, французском или немецком, сколько на языке чужой мысли. Наши мыслители обычно пытались накидывать на русскую действительность понятийную сетку, сформированную применительно к совершенно иной жизни и иной действительности. В результате получалась совершенно несообразная и не отвечающая реальности картина. Получалось, что наша русская действительность – совершенно неправильная, потому что не ложится в рамки модели, которая сформирована для совершенно иной реальности. Об этом хорошо сказал В.О. Ключевский в замечательной статье «Евгений Онегин и его предки»: «Когда наступала пора серьезно подумать об окружающем, они начинали размышлять о нем на чужом языке, переводя туземные русские понятия на иностранные речения, с оговоркой, что хоть это не то же самое, но похоже на то, нечто в том же роде. Когда все русские понятия с такою оговоркой и с большею или меньшею филологическою удачей были переложены на иностранные речения, в голове переводчика получался круг представлений, не соответствовавших ни русским, ни иностранным явлениям. Русский мыслитель не только не достигал понимания родной действительности, но и терял самую способность понимать ее. Ни за что не мог он взглянуть прямо и просто, никакого житейского явления не умел ни назвать его настоящим именем, ни представить его в настоящем виде и не умел представить его, как оно есть, именно потому, что не умел назвать его, как следует. В сумме таких представлений русский житейский порядок являлся такою безотрадною бессмыслицей, набором таких вопиющих нелепостей, что наиболее впечатлительные из людей этого рода, желавшие поработать для своего отечества, проникались "отвращением к нашей русской жизни". «Холопами чужой мысли» назвал Ключевский своих соотечественников, и по существу он был очень прав. И учение Адама Смита, и марксизм – все эти учения не то, что неверны сами по себе, а мало описывают нашу реальность. Всё это некая «приспособленная» философия и политэкономия – как бывает «приспособленное» помещение, а не построенное специально для данной цели. В результате получалось, что не учение негодно, а наша русская жизнь какая-то кривая и второсортная, т.к. не отвечает передовому учению. Только сейчас постепенно начинает пробиваться и овладевать образованными людьми мысль о том, что Россия – это особая цивилизация и соответственно для её описания требуется совершенно особый, оригинальный понятийный аппарат. Но эта работа – в основном дело будущего.

В этом исторический грех русского образованного сословия – в идейном низкопоклонстве. Мы с дивной лёгкостью всегда втравлялись в роль духовной колонии Запада. А от духовной зависимости легко перейти к зависимости физической.

После войны была сделана попытка – очень полезная по существу - преодолеть эту прискорбную черту. Инициатором стал физик П.Л. Капица, написавший письмо Сталину о том, как мало мы ценим свою мысль и как сильно – заграничную. По свидетельству К.Симонова, Сталин сказал на встрече с писателями: «Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров... у них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников... Почему мы хуже? В чем дело? Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает... ...Надо бороться с духом самоуничижения..."

Но, к несчастью, тогдашний агитпроп, действуя с изяществом слона в посудной лавке, превратил нужную инициативу учёного в нелепую вакханалию. Результат, если и был, то только отрицательный. 

Радикальные революционеры, тотально отрицающие существующий миропорядок, это обычно люди никчёмные и ничего не умеющие. Точно так, как сочинители научных проектов, отрицающие все существующие основы, - это, скорее всего, невежды.

Их никуда не берут и не зовут – вот они и фрондируют.

Впрочем, вернёмся в петровскую эпоху. Так или иначе, умственное сословие было создано. Созданное государством, оно должно было верно служить его нуждам. А как по-другому-то может быть? Некоторое время так и было: образованные и знающие люди шли рука об руку с властью, помогая ей; ни Ломоносов, ни Фонвизин не были интеллигентами в том специфическом смысле – обязательной фронды - который это слово приобрело потом.

Первым интеллигентом – в том самом, особом, нашенском, смысле - стал Радищев, который вместо помощи и дельного совета власти - её, эту самую власть, энергично проклял. Так было положено начало третий век длящейся распре русского государства с его умственным сословием.

Почему-то принято этим фактом гордиться, а вообще-то это одна из трагических нелепостей нашей жизни. Это что-то вроде того, как если у человека нелады с собственной головой. Вина, безусловно, взаимная. Ключевский в своих записках, не предназначенных к публикации, выразился по этому поводу просто и матерно: «Борьба русского самодержавия с русской интеллигенцией – борьба блудливого старика со своими выб […]дками, который умел их народить, но не умел воспитать».

Одновременно были заложены основы мировоззрения русской интеллигенции, представляющие собой дивную смесь пугачёвщины с обломовщиной. При всех исторических пертурбациях и изменениях интеллектуальной моды - в фундаменте интеллигентских воззрений до сих пор в неизменности присутствует этот коктейль. Удивительно даже: грохочут мировые войны и революции, рушатся царства, а генетический код русской интеллигенции остаётся в неизменности. Как и сто лет назад: пугачёвщина + обломовщина.

От пугачёвщины тут готовность сокрушить всё и вся, особенно государство ради некой высшей правды. А от обломовщины – дряблость нравственных мышц, негодность к практической повседневной работе и вникновению в нудные мелочи, из которых она, повседневная работа, собственно, и слагается.

От обломовщины, вернее, лично от Ильи Ильича Обломова, у многих интеллигентов ещё и «голубиная чистота души», и желание всего лучшего, стремление к идеалу – при неумении осуществить на практике что-то пусть не идеальное, но хотя бы сносное и пригодное.

Печальники горя народного

И пошло-поехало: вместо дела наше умственное сословие принялось развёрнуто страдать и печалиться за народ. Притом народ этот, по-моему, никого сильно не интересовал, а интересовала своя возвышенно-романтическая роль. Оставим в покое тех, кто жил давно. А вот о тех, что недавно.

Высочайший индекс цитирования у знаменитой фразы Андропова «Мы не знаем общества, в котором живём». Это было сказано в 1983 г. При этом в стране было неимоверное, трудно представимое количество учёных-обществоведов. Тысячи и тысячи. В одной из книжек Кара-Мурзы приводится эта шокирующая цифра, сейчас просто нет под рукой. Так как же так, дорогие товарищи? Гадкие большевики не разрешали, скрывали, затыкали рот? Но ведь не всё же запрещали… Что-то, наверное, и разрешали. А потом, говорят, некоторые особо настырные интеллектуалы вели свою исследовательскую работу даже под гнётом инквизиции. К тому же большевиков нет уж четверть века, а знаний что-то не прибавилось.

Русская интеллигенция напоминает Шурочку из «Служебного романа»: она не выполняет своей работы в бухгалтерии, но занята массой побочных, общественных, дел, которые кажутся ей и окружающим гораздо более важными.

К тому же печалиться и даже страдать за народ неизмеримо проще и легче, чем этот народ знать. Понимать его характер, свойства, потребности и возможности. Этим вообще никто никогда не озабочивался ни в малой мере. Все жили в мире химер и своих литературных фантазий.

У русской интеллигенции никогда не было государственного смысла.

Чехов: Я не верю в интеллигенцию… В Скучной истории профессор говорит, что его студенты привыкли все вопросы решать подписным листом, а не размышлением.

Западничество – это проявление своеобразной обломовщины. Неохота думать. Обломову было лень заниматься своими делами, а нашей интеллигенции лень заниматься  думанием. Эта книга – плод многолетних думания. Лень вникнуть в дело.

Интеллигенции надо воспитывать в себе свободу мысли. Любовь к мысли. Она не в том, чтоб свободно облаивать власть (к чему она, надо признать, даёт многочисленные поводы), а в том, чтобы доставлять этой власти знания.

Мысль должна стать суровой. Мы легко втравливаемся в сентиментальное сочувствие униженным и оскорблённым, что вроде бы хорошо. Но в политике сентиментальность – приводит к трагическим последствиям. Робеспьер рыдал, читая сочинения Руссо о добродетелях «естественного человека».

Интеллигенция не выполнила своего сословного долга – понимателя и организатора народного труда.

Нина Андреева и т.п. всегда среднему интеллигенту казались отморозками. И мне тоже.

Тотальное отрицание – от никчёмности, от неспособности найти себе место и дело. Знаю по себе: самое тотальное отрицание приходятся на моменты никчёмности. В начале 90-х карьера моя как-то не складывалась – вот я и была радикальной западницей.

Наша интеллигенция, в ритуальных своих проклятиях кровавой гебне и Путину, что запятнал себя службой в органах, совершенно не заметила, что на место своей давно уж пришла чужая гебня. И очень изощрённая, владеющая технологиями работы с массами. Кто должен был разработать эти методики? Наверное, мозг нации. У нас работать с массами категорически не умеют.    

Ключевский. «Евгений Онегин и его предки»

«Всю жизнь помышляя о "европейском обычае", о просвещенном обществе, он старался стать своим между чужими и только становился чужим между своими. В Европе видели в нем переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался родившимся в России французом.

Когда наступала пора серьезно подумать об окружающем, они начинали размышлять о нем на чужом языке, переводя туземные русские понятия на иностранные речения, с оговоркой, что хоть это не то же самое, но похоже на то, нечто в том же роде. Когда все русские понятия с такою оговоркой и с большею или меньшею филологическою удачей были переложены на иностранные речения, в голове переводчика получался круг представлений, не соответствовавших ни русским, ни иностранным явлениям. Русский мыслитель не только не достигал понимания родной действительности, но и терял самую способность понимать ее. Ни за что не мог он взглянуть прямо и просто, никакого житейского явления не умел ни назвать его настоящим именем, ни представить его в настоящем виде и не умел представить его, как оно есть, именно потому, что не умел назвать его, как следует. В сумме таких представлений русский житейский порядок являлся такою безотрадною бессмыслицей, набором таких вопиющих нелепостей, что наиболее впечатлительные из людей этого рода, желавшие поработать для своего отечества, проникались "отвращением к нашей русской жизни", их собственное будущее становилось им противно по своей бесцельности,

Поселившись в этой уютной пустыне, природный сын России, подкинутый Франции, а в действительности человек без отечества, как называли его жившие тогда в России французы, он холодно и просто решал, что порядок в России есть assez immoral, потому что в ней il n'y a presqu' aucune opinion publique, и думал, что этого вполне достаточно, чтоб игнорировать все, что делалось в России. Так незнание вело к равнодушию, а равнодушие приводило к пренебрежению. Чтоб оправдать это пренебрежение к отечеству, он загримировывался миной мирового бесстрастия, мыслил себя гражданином вселенной, космополитизируя таким образом очень и очень доморощенный продукт, каким он был на самом деле. Так, он создавал себе "своевольное и приятное существование". Вольные мысли, которые он черпал из привозных книг, рассеивали его житейские огорчения, сообщали блеск его уму, украшали его речь, даже порой потрясали его нервы: космополитический индифферентизм не мешал литературной впечатлительности,

Вольномыслящий тульский космополит с увлечением читал и перечитывал страницы о правах человека рядом с русскою крепостною девичьей

Но они смотрели на окружающее сквозь призму патриотической скорби, сменившей космополитическое равнодушие отцов, а в этой призме явления отражались под значительным углом преломления. Это мешало разглядеть достижимые цели, взвесить наличные средства, предусмотреть последствия. Они надеялись одним порывистым натиском сдвинуть с места скалу, которая стояла на дороге и которую они называли существующим порядком, разбежались и ударились об нее.

Причиной крушения было открытие, что не во всем можно извернуться чужим умом и опытом, что если глупо вновь изобретать машину, уже изобретенную, то еще глупее жителю севера заимствовать костюм южанина, что нужно примениться к среде, а для этого необходимо изучать ее и потом уже преобразовывать, если она в чем окажется неудобной. Этим открытием разрушалось целое миросозерцание, воспитанное рядом поколений, привыкших сибаритски смотреть за Западную Европу как на русскую мастерскую, обязательную поставщицу машин, мод, увеселений, вкусов, приличий, знаний, идей, нужных России, и даже ответов на политические вопросы, в ней возникающие. Тогда люди, сделавшие это открытие, впали в уныние или нравственное оцепенение и опустили руки.

Поэзия часто рисовала его байроновскими чертами, и сами разочарованные любили кутаться в Гарольдов плащ. Но в состав этого настроения входило гораздо более туземных ингредиентов. Здесь были и запас схваченных на лету идей с приправой мысли об их ненужности, и унаследованное от вольнодумных отцов брюзжанье с примесью скуки жизнью, преждевременно и бестолково отведанной, и презрение к большому свету с неумением обойтись без него, и стыд безделья с непривычкой к труду и недостатком подготовки к делу, и скорбь о родине, и досада на себя, и лень, и уныние - весь умственный и нравственный скарб, унаследованный от отцов и дедов и прикрытый слоем острых или гнетущих чувств, внушенных старшими братьями. Это была полная нравственная растерянность, выражавшаяся в одном правиле: ничего сделать нельзя и не нужно делать».

Интеллектуалы и интеллигенты

Интеллигенция, как принято считать, это вовсе не то, что интеллектуалы на Западе. Это нечто иное – гораздо более возвышенное и прекрасное. Это радетели и печальники за народ, народные заступники.

Начнём с того, что попроще, - с интеллектуалов. С развитием технологии в самом широком смысле слова потребовались люди, которые бы занимались умственным трудом. Их задачей была – добыча положительных знаний о природе вещей. Произошло это примерно на рубеже Средневековья и Нового времени. Постепенно эти люди выделились если не в сословие, то в профессиональную корпорацию – точно.

Вопрос о том, что это такое: класс, прослойка, профессиональная корпорация или что-то ещё – пустой и схоластический. Подобные вопросы возникают тогда, когда надо заболтать суть. Помню, в начале Перестройки прогрессисты очень обижались, что советская власть их определила в прослойку. Термин, действительно, неудачный (прослойка между чем и чем?), но не заслуживающий больших разговоров. Так или иначе, умственная профессиональная корпорация – всегда была неоднородна: это и инженеры, и учёные-естественники, это и философы, писатели. Общим у них было то, что каждый в своей манере обслуживал общество знаниями – по-разному выраженными, разной степени применимости, но именно знаниями, а не чем-то иным. Таково их место в общественном разделении труда. Задач у образованного сословия, собственно, две. 1) Снабжение общества знаниями, имеющими характер объективной истины, а не плодами своей пустопорожней мечтательности. Эту задачу М.Веллер обозначил изобретённым им словом «Пониматель». Интеллектуал работает понимателем. 2) Вторая задача, которая стоит перед умственным сословием, - это разумно и производительно организовать народный труд. С усложнением производства потребовались не просто погонялы-надсмотрщики, но и нечто большее – организаторы производства на рациональных началах, его усовершенствования, подготовки умелых работников.

Вот такие две задачи стоят перед умственным сословием. Остальное – по силе возможностей. Факультативно.

В Европе так всё и происходило. Интеллектуалы занимались своим делом, находясь на службе у буржуазии или у государства – как уж кому повезёт. «Русский путешественник» Карамзина, попав в Швейцарию, поразился, что каждый там занят своим делом: пирожник печёт пироги, каменотёс обтачивает камни, философ – философствует. Вот так встаёт с утра и принимается за мыслительную работу. Для русского человека – совершенно непредставимо.

Почему-то врезался в память какой-то митинг, на Кропоткинской, году в 89-90-м. Мне надо было проехать, а там перекрыто. Выступал один из публицистов-деревенщиков. Хорошо выступал, зажигательно. Я даже подумала: «А может, правда? Если они хотят свободы, на что нужны колхозы?» Прошло примерно пятнадцать лет, и я увидела реальных современных крестьян, настоящие, а не буколические поля. Боже правый! Какой преступной нелепостью был роспуск колхозов-совхозов. К какому постыдному упадку и обнищанию он привёл! Когда я вижу эти разрушенные фермы, развалившуюся недостроенную школу в нашей донской станице, растащенную поливную систему, которую мы с горем пополам восстанавливаем, я, вроде бы помещица, становлюсь прямо-таки большевичкой. И подготовила этот ужас – наша народолюбивая интеллигенция, печальница горя народного. Это уже потом выдумали про вашингтонский обком. Интеллигенты же и выдумали.

Интеллигенция, вообще образованные русские люди, не выполнили своего сословного долга – не организовали народный труд. Так было и до и после революции. Об этом хорошо говорил Энгельгардт в знаменитых «Письмах из деревни». Несчастье России, считал он, в том, что те, кто знает, ничего не делает, а кто делает – ничего не знает. Потому и работа ведётся вкривь и вкось. Ровно то же самое происходит и сегодня. У нас отвратительно строят, всё делается кое-как, без любви и понимания именно потому, что знающие люди не занимаются практической работой. Они её боятся и избегают.

Задача умственных, образованных людей, интеллигенции всегда была организовать народный труд, вдохнуть в него смысл и толк. Других задач у неё нет – повторю это ещё раз. Лучший способ помочь народу – это разумно и производительно организовать его труд. Вместо этого образованные люди всегда предавались двум занятиям – смотря по темпераменту и бойкости натуры: социальной мечтательности и расшатыванию строя, подзуживанием народа на свержение режима. Первое занятие питается обломовщиной, второе – проявление пугачёвщины.

Задача организации народного труда нашими интеллигентами презирается. Практическая деятельность считается чем-то второсортным. «Зачем из дворян делать мастеровых?» - рассуждал наш общий духовный отец Илья Ильич Обломов. Даже служить в отраслевом НИИ считалось в прежние времена менее престижным, чем в академическом, хотя в отраслевом несколько больше платили. Сегодня интеллигент мечтает пристроиться в консалтинг – чтоб общаться с действительностью через интернет. Не всем удаётся, но мечта такая есть. А ведь человека лучше всего характеризует мечта.

Недавно, между прочим, на экономическом факультете МГУ разговорилась со студентами: кто куда нацеливается работать. Большинство мечтает попасть в консалтинг, в большие международные консалтинговые агентства. Смена смене идёт! – как говорили большевики.

Ну а не получится в консалтинг – можно освоить работу печальника горя народного. Оно гораздо проще и душевно комфортнее, чем организовать хотя бы приличную химчистку, закусочную или сбор мусора. Вообще, всякое столкновение с действительностью душевно травмирует, т.к. ты получаешь оценку своего труда, притом не от начальства, которое можно так-сяк уболтать или разжалобить, а от самой жизни.

Мы не торгаши! Мы не чиновники! А кто?

Наша интеллигенция всегда радикально не понимала двух вещей – предпринимательства и государственного строительства.

Хозяйственное творчество как-то просто не существовало для неё, как музыка для глухого. Предпринимательство рассматривалось только в ракурсе народных страданий. Ну ещё как-то допускались предприниматели, которые на что-то жертвовали, строили больницы и т.п. А собственно экономическая сторона их деятельности всегда была неинтересна и считалась заведомо низкой и аморальной.

Забавно, что и в Перестройку, когда капитализм начали непомерно хвалить, подчёркивалась именно буржуйская благотворительность, а не хозяйственно-организующая функция. Бизнес, дело (а «бизнес» и есть «дело») никогда интересно не было. А если предприниматель не занимается благотворительностью – он что, бесполезен? Сам, как таковой, он не нужен? Может, и нужен, но как-то неинтересен и чужд. Именно поэтому у нас предпринимательством занимаются далеко не умственные люди. Местами и временами даже и прямые бандюки. Ну а какие люди – таков и бизнес. Что же вас-то там нет, товарищи интеллигенты?

Традиционно презирается интеллигентами и государство, государственная работа. Всякие там гадкие чиновники, министры там разные, губернаторы. Прежде подобные чувства адресовались райкомовцам и прочим «партократам». При этом совершенно никто не давал себе труда продумать, как устроено это государство, какова истинная роль компартии, например. Был такой немецкий социалист Лассаль. Он известен своим эссе о конституции, где говорит, что у каждого государства есть конституция писанная и неписанная. Вот та неписанная и есть настоящая. Хоть бы кто извилиной шевельнул в смысле понимания и описания, как по-настоящему устроено было советское государство и какую роль в нём что играло. Не нашлось ни одного. Точно так же дореволюционная интеллигенция ввиду умственной лени не давала себе труда продумать, какова реальная роль самодержавия или того же крепостного права.

Да, иногда интеллигенты становятся чиновниками и даже, страх сказать, «уходят в бизнес», как было принято выражаться в 90-е годы. Но идут они туда, с теми же чувствами, с какими Сонечка Мармеладова «в первый раз по жёлтому билету пошла». Так примерно это ощущает обычное интеллигентское сознание. Ну а уж раз так – всё позволено. Врать, красть, жульничать – чего уж, раз по жёлтому билету! Именно так, на мой взгляд, объясняется та радостная готовность к лганью, которую являет интеллигент, поступивший на государеву службу. Чем укрепляет репутацию госслужбы как меркой клоаки.

Про умственное наполнение нашей государственной жизни – и говорить нечего. Оно ровно таково, каковы там люди. А как ещё может быть?

«Перун уж больно гадок»

Умственная работа, тяжкий труд «понимателя» нашей интеллигенции чужд. Она всегда стремилась к простым мыслям и спасительным одноходовкам. Как устроена наша жизнь в сложном сцеплении разных аспектов – всё это мало её интересовало и интересует. У нас никто не написал книги, подобной, например, труду Винера Зомбарта «Буржуа» или «Пролетарии» - это же так нудно и долго! Всегда искался простой путь к «спасению». Непременно надо было что-нибудь свергнуть – вот тогда заживём. До этого – просто не стоит и браться ни за какую работу – все усилия бесполезны. Свергнуть требовалось разное: крепостное право, самодержавие, 6-ю статью конституции, советскую власть, лично товарища Путина.

«Перун уж очень гадок!

Когда его спихнём,

Увидите, порядок

Какой мы заведём!»

«Ну что, что можно сделать, пока сидит этот человек?» - восклицала моя подруга. Думаете про Путина? Ошибаетесь! Про Брежнева. 1981-й год.

Непременно кто-нибудь или что-нибудь виновато в нашем глобальном неустройстве: кровавый тиран Сталин, дурной климат, погубление генофонда в процессе коллективизации, вашингтонский обком. Двадцать лет назад был виноват социализм, теперь, похоже, капитализм и либерализм. А мы, замечательные мы, по-прежнему белые и пушистые, пребывающие в неизменной чистоте и правде. Это тоже константа интеллигентского мышления.

Об этом свойстве интеллигенции – о её любви к простым мыслям о всеобщем спасении и к «карманным катехизисам» много говорил Николай Бердяев. Эти качества остались в неизменности, как в неизменности осталась обломовщина, которой эти мысли питаются.

«Жертва неправдою не вызывается»?

Много, много вреда причинила нашему народу его интеллигенция. И прямого – в виде подстрекательства на всякие бунты и, ещё больше, в форме, так сказать, упущенной выгоды – от неисполнения своего трудового сословного долга «понимателей» и руководителей народного труда. Но при всём том – её принято уважать. Как-то удалось нашим интеллигентам внушить почтительное к себе отношение. Даже иностранцам, которые уважительно пишут латинскими буквами – intelligentsia. Впрочем, пишущие люди – это и есть сплошь интеллигенция, этим всё и объясняется.

Обычно, любой «наезд» на интеллигенцию парируется рассказом о её безмерных страданиях и жертвах. Постоянно её преследовали – от Радищева до Навального. А страдальцев наш душевный народ очень любит. Горький даже считал, что русские люди любят страдание, эстетизируют его. На самом деле страдание и преследование само по себе ровно ничего не доказывает. Даже смерть (в предельном случае) тоже ничего не доказывает. Захар, слуга Обломова, как сказано в романе, пожертвовал бы жизнью ради барина. Но вот если бы требовалось просидеть ночь возле его постели, и от этого бы зависела жизнь барина, - вот тут бы непременно заснул. «Сделать жизнь – значительно трудней». Вот жизнь-то и не сделали.

Герои и мученики из интеллигентского мартиролога, вышедшие на Красную площадь с табличкой «За вашу и нашу свободу» и впоследствии загубленные проклятой гебухой, принесли бы больше пользы народу и самой свободе, если б спокойно и старательно трудились по месту работы. Впрочем, нельзя не отметить, что и государство у нас всегда действовало с изяществом слона в посудной лавке. Почему? Вполне вероятно потому, что ему всегда остро не хватало умственного наполнения его управленческой деятельности: его интеллигенция вместо общего с ним труда только и делала, что подтачивала и подпиливала его несущие конструкции.

Образованцы? А где вы их видели?

Солженицын, в апогее славы, когда ему все верили безоговорочно просто за то, что он пострадал в Гулаге, пустил в оборот словцо – «образованщина». Образованщина, в отличие от интеллигенции, - это те, кто знает свою специальность, а вот мировоззренческими вопросами вовсе не озабочен. Он вовсе не думает о вышнем и горнем, а знай себе проектирует дома или усовершенствует конструкцию сливного бачка. И все начали повторять: да-да, подумайте, как ужасно – образованцы есть, а интеллигентов не хватает. На самом деле всё обстоит с точностью до наоборот. Нам острейшим образом не хватает специалистов и затоков своего дела. Их всегда-то было не густо, а теперь образовалась бесплодная кадровая пустыня. Найти приличного агронома, программиста, учителя, переводчика, прораба, архитектора, инженера-разработчика, да кого угодно – редкостная удача. И это совершенно не вопрос оплаты – просто не умеют. Ни за какие деньги.

При этом совершенно не ощущается никакого недостатка в спасителях отечества, в печальниках горя народного, в прожектёрах и говорунах любого калибра и разбора. Чего нет – это людей дела. Ну и дела соответственно нет.

Наказание за грехи

Французский писатель Жозеф де Местр, переживший французскую революцию, считал её наказанием за грехи прошлого, за неисполненный долг. Долг личный, и долг коллективный – сословий, социальных групп. Эта мысль была очень близка Николаю Бердяеву, который, по его собственным словам, пережил Октябрьскую революцию как факт собственной судьбы. Это вообще очень глубокая мысль, и очень трудная для усвоения: каждому охота во всём дурном видеть действие внешних злых сил, а не собственную вину.

Так вот в нашем теперешнем развале и упадке, который воспоследовал за Августовской революцией 1991 г., очень большая вина лежит на умственном сословии, названном у нас интеллигенцией. И искупить эту вину можно одним способом – трудом. Начать, наконец, заниматься делом. Предметной деятельностью, философски выражаясь. «Строить и месть в сплошной лихорадке буден» - если выразиться поэтически. Это трудно и непривычно, но если начать сегодня – можно со временем научиться.

Татьяна Воеводина

30 апреля 2014 года

Источник: zavtra.ru

Tweet