Что мешает вернуть Афганистан к мирной жизни? Чем отличаются подходы и цели стран Запада и их оппонентов по афганской тематике? Будет ли Москва согласовывать действия с Вашингтоном? Зачем США делают акцент на теме прав женщин в Афганистане? Об этом в интервью Ia-centr.ru рассказал ведущий научный сотрудник ИМИ МГИМО МИД России и профессор СПбГУ Александр Князев.
— Сейчас действует ряд площадок по помощи Афганистану в развитии и урегулировании конфликтов: «московский формат», министерские конференции. В феврале 2023 года предлагали создать G5 с участием Индии, Пакистана, Ирана, Китая и России. В чем преимущество этих площадок по сравнению с тем, что предлагают Афганистану западные страны?
— Здесь нужно обратить внимание на различие в подходах к афганской проблематике: с одной стороны — на перечисленных вами площадках, а также в рамках инициатив, регулярно организуемых Узбекистаном. С другой стороны — в той активности, которая проявляется США и западными странами в совокупности.
Вроде бы некоторые из артикулируемых тезисов совпадают: все говорят о необходимости создания инклюзивного правительства в Кабуле, о правах человека, включая права женщин, о недопущении террористических угроз с территории Афганистана.
Эти тезисы позиционированы как условие международного признания правительства, уже два года де-факто являющегося действующим в стране. Все это было зафиксировано в Дохийском соглашении от 29 февраля 2020 года, подписанном тогда представителями США и движения талибов*.
По моему мнению, апелляции к этому соглашению, которые звучат на Западе и в среде афганской эмигрантской оппозиции, к сегодняшнему времени уже просто бессмысленны.
Хотя бы потому, что это соглашение не выполнялось с самого начала со стороны США, да и сам переход власти в стране свершился в августе 2021 года далеко не на условиях этого соглашения — изменилась вообще вся ситуация и в Афганистане, и во всем, что с ним связано.
Вокруг тех же тезисов выстраиваются и условия признания правительства талибов со стороны ООН, но вот уже здесь можно увидеть и важные отличия в позициях внешних акторов. И это не «разделение труда», это принципиальное отличие, за которым можно увидеть и противоположные цели в Афганистане: для США и западных стран афганская проблема носит преимущественно инструментальный характер, их позиция абсолютно контрпродуктивна. Манипулирование ситуацией в стране позволяет поддерживать неопределенность, что в свою очередь является проблемой для всех незападных стран, имеющих в Афганистане те или иные интересы.
Для США Афганистан и соседние страны, включая и страны Центральной Азии, являются одним из важных элементов общего противостояния с КНР и противодействия региональному влиянию России и Ирана. Ресурсный потенциал региона для США имеет второстепенное значение. Главным приоритетом однозначно является американский геостратегический интерес.
Россия, как и большинство причастных к афганской проблеме незападных стран, не навязывает Афганистану своего видения общественного устройства, российские апелляции к тем же правам женщин не носят характер категорических требований, они скорее рекомендательны и обусловлены стремлением к большей стабилизации в Афганистане и позитивному развитию страны.
Одновременно незападные страны не зацикливаются на формальном признании правительства, сформированного движением талибов, — тем более что какая-либо универсальная и всеобщая процедура признания правительств в международных праве и практике не предусмотрена.
В мире существует значительное количество непризнанных государств, частично признанных государств и контролирующих часть заявленной территории, и эта проблема в международном праве также рассматривается в основном в теоретической плоскости.
В случае с правительством движения талибов речь идет именно и только о правительстве — его составе, механизмах его формирования и так далее, что должно определять этот вопрос как исключительно внутриполитический.
Относительно свежим примером западного манипулирования ситуацией является принятие Советом Безопасности ООН в апреле нынешнего года резолюции, осуждающей введенный правительством талибов запрет на работу женщин.
Россия тоже поддержала этот документ, однако постпред России при ООН Василий Небензя тогда сразу отметил, что российская сторона «разумеется, не приветствует решение талибов по ограничению прав женщин и девочек», но за скобками резолюции остались, например, реальные причины нерешенности вопроса разморозки афганских активов, принадлежащих афганскому народу, призывы к наращиванию содействия в восстановлении экономики страны, негативные последствия односторонних американских санкций.
США и западные страны, напротив, максимально педалируют «женский вопрос», понимая, что он является достаточно болезненным для талибов, кардинально и стремительно решен быть не может — и таким образом искусственно создается определенный тупик в отношениях с «Талибаном».
Хотя почти все требования США, предъявляемые движению талибов, по большому-то счету относятся к внутренним делам Афганистана.
Еще более яркий пример — резолюция Генассамблеи ООН, которая сводит все проблемы Афганистана к «женскому вопросу» и которую не поддержали Россия и Китай, призвавшие США разблокировать замороженные средства Центрального банка Афганистана и расследовать преступления иностранных сил в этой стране. Подобные же манипуляции можно отметить и по другим позициям США и Запада: по представленности во власти в Афганистане представителей этнических и конфессиональных меньшинств, по проблемам терроризма.
Думаю, что незападные страны вполне готовы к полноценным отношениям с Афганистаном и их сдерживает только нежелание противопоставить свою позицию ООН. Хотя никчемность этой организации очевидна, другой площадки такого масштаба в мире пока не создано и приходится использовать ее как инструмент для донесения своих позиций до максимально широкого круга стран: это относится, как мне представляется, и к нашей стране, и к Китаю или Ирану.
Впрочем, вопрос признания — исключительно политический, и его значимость не так велика, когда у той или иной страны есть интересы к экономическому сотрудничеству, а в отношении Афганистана они у многих есть.
Хотя оглядывания на ООН и Запад в отдельных случаях и для отдельных стран все-таки являются тормозящим фактором и в сфере экономического взаимодействия. Впрочем, те же «оглядывающиеся» страны — в частности страны Центральной Азии — участвуют, к примеру, в работе «московского формата», очередное заседание которого предстоит в сентябре в Казани (предварительно, переговоры назначены на 29 сентября).
Резюмируя, можно сказать, что действия западных и незападных стран в отношении Афганистана отличаются принципиально. Фактически на афганское пространство спроецирован глобальный кризис в международных отношениях. Вряд ли в этой ситуации можно говорить о каком-то большом международном сотрудничестве, о каком-то согласовании позиций.
Время, когда Россия пыталась как-то взаимодействовать с США по афганскому вопросу, осталось позади, и сильно сомневаюсь, что когда-либо оно вернется.
Мир меняется и мы во многом, хотя и не во всем, возвращаемся к тому критерию, который действовал во времена двухполюсного мира. Если то или иное военно-политическое движение было связано с США, мы считали его террористическим. Напротив, если подобное движение было связано с нами, оно являлось национально-освободительным движением. Ну и со стороны США было то же самое, только наоборот.
— 2023 год стал временем оживления инвестиционных проектов в Афганистане, которые пока не сопряжены друг с другом и остаются спорадическими. Как политическое сотрудничество может помочь решить эту проблему?
— Да, экономическое сотрудничество можно считать скорее спорадическим, и уж во всяком случае — точно не системным.
Очень сложно говорить о какой-то координации действий разных стран, что, в общем-то, объяснимо: если применительно к России, Китаю и Ирану можно говорить о деамериканизации их внешней политики, то для Индии, Узбекистана или других стран Центральной Азии важным является просчитать возможные реакции США на те или иные их внешнеполитические действия: в Афганистане — в том числе, в отношениях с РФ, КНР, ИРИ — особенно.
Глобальный конфликт в мировой системе международных отношений накладывает отпечаток и на такой локальный, казалось бы, эпизод, как урегулирование и вопросы развития Афганистана. Обилие незападных площадок в определенной мере хаотизирует всю региональную активность, в то время как нужен бы комплексный, стратегический подход. К примеру, практически все незападные страны, имеющие позитивные намерения в отношении Афганистана, входят в ШОС, где и Афганистан является страной-наблюдателем. И органы ШОС теоретически могли бы взять на себя функцию общерегионального координатора, но этого не происходит.
Вероятно, подобной институализации вопроса мешает конкурентность интересов стран, входящих в организацию, межстрановые противоречия (здесь заметны проблемы индо-пакистанских отношений) и уж точно фильтры многовекторной политики большинства стран-участниц, их оглядки на то, что скажут в Вашингтоне или в Лондоне.
Тем не менее говорить, что все так уж плохо, тоже было бы неправильно. Инвестиционная активность в Афганистане и при предыдущих правительствах не была слишком уж существенной: марионеточные правительства Хамида Карзая и особенно Ашрафа Гани зачастую адресно препятствовали какой-либо бизнес-активности в стране со стороны России, Китая, Ирана. Наши компании не допускались к тендерам и так далее… Хотя и другие страны нельзя сказать, чтобы были очень уж активны.
Афганистан не развивался в эти двадцать лет, выделялась помощь, большая часть которой разворовывалась еще в Вашингтоне и европейских столицах, ну и в Кабуле, конечно. Остаток средств шел на поддержание минимальной социально-экономической стабильности в Афганистане, порождая, в частности, мощное социальное иждивенчество.
В 2018–2019 годах я задавал очень многим афганским политикам вопрос: как они относятся к выводу сил США и НАТО. И следовал стандартный ответ: если они уйдут, кто еще будет давать Афганистану миллиардные преференции… Естественно, что тогдашняя западная помощь была и «кормовой базой» всей афганской элиты того времени, которая теперь оказалась абсолютно невостребованной в Афганистане.
За примерно двадцать лет, прошедших до прихода талибов к власти, наберется не более десятка успешно реализованных и более-менее заметных инвестиционных проектов.
Естественно, что сейчас восстановление инвестиционного климата практически с нуля — задача непростая, решаемая только долгой кропотливой работой, что, собственно, и происходит — со стороны Китая, Ирана, Узбекистана; есть и заметные примеры российского участия.
Пока неопределенной, как и при прежних правительствах, это нужно подчеркнуть, остается судьба трансграничных инфраструктурных проектов. Хотя и в этом плане было бы неверно говорить о какой-то абсолютной стагнации: пусть и очень медленное, но движение в сторону реализации все-таки происходит.
— Один из факторов, препятствующий инвестициям в Афганистан — безопасность. Властям Афганистана удалось продвинуться в борьбе с ИГИЛ*, но отдельные пограничные инциденты, например на таджикско-афганской и ирано-афганской границах, все еще случаются. Насколько это существенная проблема для Кабула? Как страны региона могут помочь ее решить?
— Отдельные пограничные инциденты на то и отдельные, что они не характеризуют ситуацию в сфере безопасности в целом. Хотя посредством современных информационных технологий эти инциденты масштабируются иногда до невероятной степени. Так за пределами Афганистана и формируется общее представление о широкомасштабной нестабильности и даже о якобы стремлении талибов к внешней агрессии.
Буквально на днях исполняющий обязанности министра обороны кабульского правительства Мохаммад Якуб заявлял, что «участие боевиков движения в военных действиях за рубежом джихадом считаться не может». И таких заявлений много, и в реальности ничего подобного не происходит. В частности, на иранской границе речь идет о топографической неграмотности талибских пограничников — для урегулирования всех инцидентов существует совместная комиссия, которая довольно быстро разрешает все конфликты.
Отдельно в том регионе существует еще проблема трансграничного водопользования, она вообще решается очень тяжело, но исключительно в дипломатической плоскости.
Если говорить о границах, то единственные реальные проблемы есть на афгано-пакистанской границе — это так называемая «линия Дюранда», созданная в конце XIX века как английский проект долгоиграющего конфликта, и в ближайшей перспективе полноценного урегулирования там не произойдет, и вовсе не по вине одних только талибов, этот конфликт имеет уже исторический характер.
Если говорить о внутренней безопасности, то не признавать снижение уровня угроз в Афганистане способен сегодня только какой-либо неадекватный наблюдатель или человек, выполняющий соответствующий политический заказ.
Существенное повышение уровня безопасности во многом является и результатом того, что само движение талибов из антиправительственного актора превратилось в политическую силу, на основе которой создано действующее правительство.
Да, с ИГИЛ* все неблагополучно, но для понимания этой ситуации нужно еще понять, кто является медиатором и спонсором ИГИЛ далеко за пределами Афганистана.
На этот счет есть множество указаний на США и Великобританию, в том числе об этом говорят российские официальные лица, и не доверять этому я оснований не вижу, учитывая всю историю этой террористической организации, да и всю историю использования англосаксами терроризма как инструмента достижения своих целей на протяжении не одного века. Тем не менее как до прихода к власти, так и к настоящему времени движение талибов — единственная сила, противостоящая ИГИЛ. К слову, можно отметить, как талибы предпринимали меры безопасности во время недавней Ашуры — шиитского праздника, всегда являвшегося объектом террористических атак ИГИЛ. В этом году все обошлось довольно мирно.
— Вокруг ситуации в Афганистане уже сложился определенный медийный фон. Что сейчас делает Кабул, чтобы бороться с ложной информацией и превратными трактовками своих решений? Поддерживают ли его в этом Россия и Центральная Азия?
— Создание соответствующего медиафона — неотъемлемая часть современных гибридных войн, а именно такая война в отношении Афганистана и ведется.
Приход талибов к власти завершил только один из эпизодов войны против Афганистана, увенчавшийся изгнанием из страны компрадорской элиты, которая теперь интригует в эмиграции, пытаясь подтолкнуть западные страны к новой эскалации.
Нынешнее движение талибов, в отличие от пришедшего к власти в 1990-х, показывает гораздо более продвинутое отношение к информационной сфере. Но, во-первых, информационная активность талибов оставляет желать лучшего: простых сообщений в «Твиттере» — это их любимая соцсеть — пусть их и немало, недостаточно, чтобы противостоять информационной машине развитых стран.
А во-вторых, за три десятка лет в мировом информационном пространстве создан мощнейший фундамент, состоящий из наслоившихся друг на друга исключительно негативных стереотипов в отношении талибов, в отношении любой ситуации в Афганистане, который быстро разрушить трудно.
Ситуация меняется, значительно опережая эволюцию общественных мнений, фактически законсервирован подход 1990-х, удобный своей простотой, если не сказать примитивностью. Этот подход можно охарактеризовать и как инерционный. Но в первую очередь это целая, не побоюсь сказать, антиафганская информационная кампания, реализуемая странами Запада и, к сожалению, пока имеющая немалую поддержку в России и других незападных странах.
* – организация, деятельность которой запрещена в России